Митрополит Кириак Темирциди. О Евхаристии

Перефразируя слова Священного Писания, скажу: "услышав мои глаголы - не ожесточите сердец ваших". Я прошу всех отложить всякие страсти, всякие личные взгляды и стремления. На Соборе не будем руководствоваться какими-либо симпатиями и антипатиями, но будем мыслить о том, чтобы все наши деяния послужили прославлению имени Божия и пользе святой Православной Церкви.
Мы прибыли на Собор не для того, чтобы праздно провести время, а для того, чтобы решить назревшие вопросы церковной жизни. С первых веков Соборы тихо и гладко не проходили, и всегда на них присутствовало разномыслие, но во всем побеждали разум и любовь. На Поместном Соборе Православной Российской Церкви 1917-1918 г.г. были представлены обширные доклады и труды епископата, духовенства и богословов по упорядочению богослужебной практики, рассматривались вопросы редактирования богослужебных текстов применительно к пониманию верующего народа. В день самого зарождения Церкви - Святой Пятидесятницы - были установлены принципы церковного свидетельства. Первый из них - принцип использования разных языков. Благодаря воздействию Святого Духа ученики "начали говорить на иных языках", а толпа, собравшаяся по этому случаю, пришла в смятение, ибо каждый слышал их говорящих его наречием (Деян. 2, 1-9). В тот день было обнаружено, что для того, чтобы слушатели понимали Евангелие, его надо провозглашать на их "собственном языке". "Небо на земле" - это знакомое каждому православному определение лучше других выражает основополагающий опыт Церкви. Как таковая, Церковь есть средство благодати, таинство Царства. Ее структура: иерархическая, сакраментальная, литургическая - служит лишь для того, чтобы сделать Церковь способной выполнить свое назначение - быть Телом Христовых, Храмом Святого Духа. В Евхаристии Церковь совершает переход из этого мира в мир грядущий, участвует в Вознесении своего Господа и в Его миссианском пире, вкушает "радость и мир" Царства. "И не отступил еси вся творя, дондеже нас на небо возвел еси, и Царство Твое даровал еси будущее" (Евхаристическая молитва Литургии Св.Иоанна Златоуста). Для православного человека все богословие есть богослужение и наоборот. Большая часть богослужебных текстов взята из Библии. В связи с этим изучение православного богословия должно непременно включать в себя изучение богослужения. Истина Божия должна облекаться в форму, в которой эта спасительная весть может быть передана людям. Живое Слово стало Плотью; значит и слово запечатленное должно воплотиться. Христос пришел к человечеству таким образом, чтобы человечество смогло воспринять и понять Его. Так и слово Христово должно дойти для людей в понятной для них и легкой для восприятия форме. Слово Бога должно достичь слушателя на понятном ему языке. Таким образом, роль священнослужителя и любого христианина и христианки заключается в подражании Христу. Как Христос доносил мысль Божию до человечества, так и миссионер переводит ее на другой язык, чтобы исполнить евангельское предназначение (Мф. 24, 14;28,19). Почему сейчас нет оглашенных? Почему их отсутствие не воспринимается, как недостаток? Или все стали верными? Традиция остается, но православные не должны прятаться от вопроса о своем возможном предательстве по отношению к этой доверенной им традиции. А не перестала ли Церковь без оглашенных, без миссии быть Православной? Тот факт, что большинство прихожан не являются истинными участниками Литургии, поскольку не понимают значения происходящего, является предметом сожалений многих православных богословов и нашего стыда! Мы в ответе перед ними и перед Богом. Церковь вся без исключения должна участвовать в богослужении. Любое церковное богослужение - это торжество всей Церкви, торжество всей церковной общины. Литургия не является прерогативой духовенства, и прихожане не сторонние наблюдатели. Служение Господу осуществляется всем миром. Бывая в приходах, остаешься под впечатлением того, что хороши дрожжи, да плохи лекари: весьма религиозному народу достались совсем не подходящие пастыри - ни в смысле образования, ни, что куда хуже, в смысле духовности. О бизнесе в стенах храма, поборах и шарлатанстве стыдно и говорить. Бездействие, ремесленническое отношение к служению нашего духовенства неизменно приводит к увеличению числа покинувших Церковь. Это хорошо видно на примере истории сектантских движений в нашей стране. В определенном смысле перед Православием стоит дилемма: либо расти, либо умереть. Может ли Православие вырваться за рамки своего узко культурного мышления, чтобы обрести способность свидетельствовать истину? Повсеместно наблюдаешь картину, что в массе своей мы поверхностные христиане, а потому не соответствуем тому великому апостольскому предназначению, которое Бог возложил на нас. Ведь какое духовное богатство мы держим в наших руках! И не умеем им пользоваться! Способна ли та форма, которая служит сегодня сохранению богатств православной мысли, послужить ее раскрытию для всего мира? Эти животрепещущие вопросы крайне важно ставить перед Церковью. Св. апостол Павел пишет в послании к Коринфянам: "В церкви хочу лучше пять слов сказать умом моим, чтобы и других наставить, нежели тьму слов на незнакомом языке" (1 Кор. 14, 9). Но разве наше богослужение не становится зачастую "говорением на языках", которые восхищают, но не назидают? Когда религиозность сводится к эмоциям, к своего рода эстетике, тогда вера больше не просвещается разумом, а разум не оплодотворяется верой - и Церковь маргинализуется, оказывается чуждой всей культурной, научной и технической жизни нашего времени. Эти вопросы требуют особого пастырского внимания. Наша литургия остается удивительным памятником. Множество наших литургических текстов обладают очевидной богословской и духовной силой: они отмечены печатью Духа, Который сообщает им значимость вне зависимости от культурного контекста, в котором они были созданы. Однако, некоторые тексты несут на себе груз прошлого, говорят языком проклятий или языком имперским, которые нам уже давно стали чуждыми. Сейчас, когда каждый приход в России должен быть миссионерским, в храме должна безраздельно царить атмосфера приветливости. Грубость недопустима в храме, от кого бы она ни исходила, тем более от епископа и священника. Это должно быть усвоено всеми. Ее следует исключить как из церковного обихода, так и в общении с окружающими. Не господствовать над людьми, а всемерно служить делу их спасения. "Ибо и Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу свою для искупления многих" (Мк.10,45). Церковное творчество - это ответ Церкви на вызов мира. Творчество - есть соработничество Богу. Возможно ли говорить о православном творчестве? Сегодня слово "творчество" смущает многих православных. Православное понимание категории "творчество" укоренено в святоотеческой традиции. Девизом творческого отношения к действительности православному человеку могут служить слова св. Игнатия Богоносца, обращенные им в начале второго века к св. Поликарпу Смирнскому: "Вникай в обстоятельства времени". В истории Православия достаточно много творческих личностей, которые на вызов окружающего мира, на требования времени давали свой личный, основанный на учении Церкви и укорененный в ее Предании ответ. Цель религиозного творчества - стяжание Духа Божия. Основная претензия противников категории "творчество" - тезис о неизменяемости чего-либо в Православии. Но изучение Предания, истории Церкви свидетельствуют о постоянном творчестве в Церкви - этом Богочеловеческом организме. Молитва - это тоже творчество, если она исходит из сердца. Молитва допускает и предполагает импровизацию. Молитва - это не только устоявшиеся веками богослужебные последования, в которых, кстати говоря, по необходимости и с благословения также возможны вставки и корректуры. Очень часто люди не церковные объясняют свою антипатию к Православной Церкви тем, что она, на их взгляд, слишком консервативна. Неверное представление о собственной традиции имеют и некоторые православные, полагающие, что в консерватизме заключается суть Православия. Суть Православия, хотя это и нельзя сформулировать в двух словах, в верности Господу и Его Церкви - Телу Христову. Устойчивость в традиции, доверие к ней, верность и преданность учению Церкви - это все же не консерватизм. Имеет смысл обозначать так подозрительность ко всему новому и творческому, отрицание возможности каких-либо изменений, соблазн выбирать всегда привычное. Верность Преданию Церкви лучше называть не консерватизмом, но церковностью, допускающей творческие нововведения, основания для которых она ищет в Священном Предании. Церковь растет органически в высшем смысле этого слова. Новое не отменяет, не уничтожает старое, но утверждает и раскрывает его. Таков истинный рост в отличие от простого бывания. Богослужение приняло сегодняшний вид не в апостольский век. Красочные церковные облачения восходят к Византии, но черный траурный цвет священнических и монашеских ряс - явление довольно позднее. Неслучайно возник спор о троеперстии, ибо изменения постоянно входили в жизнь Церкви. Святитель Феофан Затворник, обличая старообрядцев показывает, что отстаивая древнее благочестие, по существу они защищали изменения столетней давности. Православие призвано всегда и повсюду быть основой для становления нового человека. Мы порой забываем слова Сидящего на престоле из книги Откровения: "Се творю все новое" (Откр.21,5). Плохое знание истории Церкви и Православного Предания объясняет тенденцию так называемых "ревнителей" Православия все подвести под известный им стандарт. Стремление к унификации приводит таких благочестивых ревнителей к поиску врагов, которых видят в каждом, не разделяющем их собственные убеждения, забывают даже простую истину, что в древней Церкви существовали различные богословские школы, например Александрийская и Антиохийская, и точки зрения их представителей по ряду вопросов были противоположными. Сегодня лидеры обеих этих школ почитаются, как святые отцы Церкви. Около сорока лет я служу Церкви. И никогда все эти годы меня не оставляло некое основное вопрошание о Евхаристии, о месте ее в Церкви, вопрошание, возникшее буквально в юности, со студенческой скамьи и радостью наполнившее мою жизнь. Увы, однако, не одной радостью. Ибо, чем реальнее становился опыт самой Евхаристии, Божественной Литургии, Таинства победы Христовой и Его прославления, тем сильнее становилось ощущение своеобразного евхаристического кризиса в Церкви. Этим Таинством Она живет. И я верю, что именно в Литургии, в этой святая святых Церкви - источник чаемого возрождения. И именно потому, что это так, мы, православные, должны найти в себе силу погрузиться в это евхаристическое возрождение Церкви. Речь идет не о "реформах", "приспособлениях", "модернизации" и т.д. Речь идет, напротив, о возврате к тому видению, к тому опыту, которым изначала жила Церковь, о возврате к истокам Церкви. "Нас же всех, от единого Хлеба и Чаши причащающихся, соедини друг ко другу во единого Духа причастие….", обращаемся мы в евхаристической молитве ко Господу. Современная практика служения Литургии отделила предстоятеля от народа. В древней Церкви было не так. Литургия - общее дело, которую мы должны служить едиными устами и единым сердцем, ибо Христос посреди нас и сердце, и душа ликуют и не могут молчать. "От избытка сердца глаголют уста". Литургия - это диалог. Каждая евхаристическая молитва запечатывается народом Божиим словом "Аминь", - одним из ключевых слов христианского богослужения, связывающим в одно органическое целое предстоятеля и возглавляемый им народ Божий. Все молитвы своим содержанием имеют нашу хвалу, наше благодарение, наше причащение, а своею целью - "соединение всех нас друг ко другу во единого Духа причастие". В теперешнем литургическом благочестии алтарь ощущается как некоторое самодовлеющее святилище, доступное одним лишь "посвященным", как сугубо "священное" пространство, своей "сакральностью" как бы подчеркивающее "профанность" остающихся вне его предела мирян. Однако, не трудно показать, что ощущение это сравнительно новое, ложное и, главное, глубоко вредное для Церкви. Оно является одним из главных питательных источников того предельно чуждого Православию "клерикализма", который низводит мирян в положение каких-то лишенцев, определяемых, прежде всего, отрицательно, как "не имеющих права" туда-то входить, то-то трогать, в том-то участвовать. У нас создался, увы, и тип священника, который в постоянной "защите" святыни от соприкосновения с мирянами видит почти сущность священства и находит в ней своеобразное, почти сладострастное удовлетворение. Христос звал и призывает к Себе всех. Все к Нему прикасались. И Он никому и никогда не выговаривал, что вы ко Мне прикасаетесь? Это фарисеи осуждали Христа, что он имеет дело с грешниками. Нынешние фарисеи поступают также и с такой же ненавистью к членам Церкви. Это новое ощущение алтаря и иконостаса, как разделения, ложно потому, что оно очевидно - противоречит самому литургическому Преданию Церкви. Предание это знает только освящение храма и престола, но не освящение алтаря отдельно от "корабля". Весь храм помазывается, как и престол, святым миром, весь храм "запечатывается", таким образом, как святилище и святое место. Надо твердо знать и помнить: в храм мы идем собраться в Церковь, и сам видимый храм есть только образ того нерукотворного храма, который он знаменует. Как часто мы говорим, что мы идем в Церковь, чтобы от нее получить помощь, благодатную силу, утешение. Но мы забываем, что мы и есть Церковь, что мы ее составляем, что Христос пребывает в своих членах, и что Церковь не вне нас, не над нами, а мы во Христе и Христос в нас. И не в том христианство, что оно каждому дает возможность "личного совершенствования", а оно в том, прежде всего, что христианам дано и заповедано быть Церковью - "народом святым, царским священством, родом избранным" (1 Петр. 2,5), являть и исповедовать присутствие Христа и Его Царства в мире. В древности не участвовавший без причины в евхаристическом собрании отлучался от Церкви, как сам себя отсекший от органического единства Тела Христова, являемого в Литургии. "Мир сей" и "Царство Божие", сопряженные в Евангелии в некоем напряженном сосуществовании и в борьбе, стали мыслиться почти исключительно в хронологической последовательности: сейчас только "мир сей", потом - только "Царство". Тогда как для первых христиан всеобъемлющей реальностью и потрясающей новизной их веры было как раз то, что Царство приблизилось и, хотя и незримое, и неведомое "миру сему", уже пребывает "посреди нас", уже светится, уже действует в нем. Но, конечно, символом Царства по преимуществу, символом, исполняющим все симв